mahavam

На фестивале у нас с Чикиной был сейшн вот такой. Серёга Плотов назвал это действо явлением "рыжего и белого клоуна". Видимо, так оно и было

Это снова схемы,
перерасчёты,
и нельзя понять –
для чего, зачем.
Говоришь – мир сходит с ума, – о чём ты?
В нём он не был, видимо, вообще.
Забираясь в бункеры и берлоги,
закрывая уши, сбежав от дел…
Ну а что там бумкнуло нам под ноги?
Это день упал, это новый день.

У меня болит, – говоришь ты молча, –
я молчу в ответ,
горизонт размыт,
я иду домой, проверяю почту,
может, в мире где-нибудь не болит,
у меня такая вокруг засада,
и куда ни сунешься – тёмный лес,
подставляю руки – но ты не падай,
это так, на случай, что кто-то есть.

Развалились звенья,
распались связи,
покатился с горки огромный ком,
я уже не знаю, в какой мы фазе,
может, и на Марсе –
приём, приём;
может мы под Тулой или в Миассе,
или кожей чувствуем Третий Рим…
Не смотри на солнце,
там много красного,
и заходит в нас оно,
и горит.

А куда летит обалдевший поезд
я не знаю,
просто я с ним лечу,
это, видно, время теперь такое, –
а когда другое?.. –
хочу,
хочу;
мчатся мимо годы и дни недели,
а в туннеле дым,
но огни горят,
мы летим в какие-то параллели,
сквозь миры,
на красный,
на всё подряд,
наугад, сквозь ад, не сбавляя скорость,
потеряв и компас, и свет в ночи,
и твердим друг другу –
держись, не бойся,
не теряй рассудок,
не соскочи

(18.07.2014)

вперёд ногамы и с рогамы



Маша Теплякова, Аня Матасова, Лена Фролова, Дима Строцев и я

уехала, где-то на неделю.
живите дружно.
и будьте счастливы )

Солнце свалилось в тучу, как будто в яму.
Много сегодня в небе подобных ям.
– Видимо, будет дождь. – размышляет мама.
– Видимо, это так. – соглашаюсь я.

Тучи ушли, а солнце спустилось ниже.
Катится день к закату, вот был и нет.
– Кажется, солнце село на нашу крышу! –
мама смеётся, будто ей восемь лет.

Восемь… Где эти восемь, в каких туманах?..
Мама смеётся, щурится, «ты о чём?»
В сорок четвёртом, мама, я помню, мама…
Нет, ничего… Держись за меня, пойдём…

Только внутри заныло в районе сердца.
Чёрные косы, ленточки, кто ты есть?
Девочка, что не знает язык немецкий.
Немец-отец валит где-то в ГУЛАГе лес.

Письма и дневники, время всё уносит.
Всё заметает ветер, заносит снег.
Сорок четвёртый, будет весною восемь.
Дочка врага, отличница, свет в окне.

Где же твои товарищи?.. Снег за ворот.
Кто-то стоит в тени ледяных ворот.
Старые фотокарточки, старый город.
Вечно сырые варежки, Новый год.

Всё это было где-то, картины меркнут,
только мерцанье света и звёзд вдали…
Белые одуванчики, дети века.
Вечные дети века и всей земли.

У одного долгожителя-горца спросили, откуда у него в сто лет такая бодрость духа и физическая крепость.
– Просто у меня не было начальника и будильника. – ответил он.
Дедок этот был весьма добродушным и гостеприимным, с умелыми руками и умной головой, много ходил и предпочтение отдавал только свежей пище и зелени. На примере этого горца легко вывести закон долголетия.

1. Никакого насилия.
Дедушка живёт в том месте, которое он любит и которое даёт ему силу. Живёт так, как считает нужным, и как жили его предки.

2. Свобода.
Дед свободен от обид и претензий к этому миру – он добродушен, приветлив и зла ни на кого не держит.

3. Движение.
Дед много ходит, ухаживает за животными, что-то чинит.

4. Питание.
Когда за столом собираются гости, принято зарезать барашка, его готовят и подают с большим количеством зелени и овощей. Никакой картошки или риса – такая пища слишком тяжёлая для организма, мясо лучше есть практически без всего, кроме зелени. И, если баранина остаётся, на следующий день её никто доедать не будет, потому как не свежая уже.

5. Воздух.
Воздух в горах чистый.

6. Реализованность и сознание, что всё идёт правильно.
У деда есть дети, внуки, правнуки и пра-пра. Все к нему приезжают, со всеми он держит связь.

7. Мир и согласие.
Там, где мало людей и цивилизации, но много природы, с миром и согласием как-то легче…

И вот я думаю, а что из этого всего я могу переложить на себя. Уехать жить в горы я не могу. Прибить начальника будильником – тоже. У меня не пасётся рядом свежий баран, и горного воздуха мне никто не поставляет. Двигаюсь я гораздо меньше, чем тот дедушка, и с просветлением в том, что всё идёт правильно и я во всём молодец, у меня пока не очень.
Правда, со свободой боле-менее – претензий и обид я ни на кого не держу, стараюсь любую ношу брать по силам. Думаю, что до сих пор не зашиблась на повороте и не загнулась от тяжёлых никотиновых масел только благодаря лёгкости своего характера. Но, судя по всему, быть долгожителем мне не светит...
Вздыхаю, смиряюсь, и ухожу дышать дождём и думать про горы.

Утро. Уже просыпаюсь, но ещё с закрытыми глазами. Слышу, что по телевизору идёт передача про бардов, и ведёт её моя подружа Чикина. Удивляюсь сквозь сон, слушаю – она что-то вещает про песни… – я делаю над собой усилие, и открываю глаза.
И просыпаюсь.
Телевизор выключен, всё это мне приснилось.
Думаю: надо позвонить Чикиной, спросить, зачем ей в телевизер понадобилось, и ко мне в сон заодно.
И тут раздаётся звонок.

Это у нас уже не в первый раз: бывало, соберусь ей позвонить – а она меня опережает.
… – А ты мне только что приснилась! – говорю.
А она там что-то про кофе.
– Не, я чай. – говорю.
– Да я в кафе зашла, кофе себе заказала. – отвечает Чикина.
– Мне чай закажи… – протягиваю я, и мы начинаем рассказывать друг другу, у кого что, – проходит минут 20-30, Чикина опять какую-то фразу в параллельность запускает.
– Ещё кофе? – спрашиваю.
– Да не, – говорит она. – Я уже на рынке. Хожу тут, смотрю…
– А что поспело?..
– Голубика! – радуется Чикина. – И земляника какая-то большая!..
– Ура! – говорю. – Ура!

Вот как хорошо всё-таки. Живёшь себе, живёшь, дождь за окном… Думаешь: как-то мне сегодня… не того… А тут – раз! – и голубика уже поспела, и кофе, и ура.

Звоните друг другу. Любите друг друга. Говорите про нужное и про всякую ерунду. Я уверена, что в это время во Вселенной что-то налаживается. Что-то очень важное.

А у первого сына глаза были синие, как река.
Унесла речка синяя первого сына от берега.
Да кабы знать, куда на заре его проводила.
А Динка знала – в своей конуре всё выла да выла.
Холодно, дико – да не вернёшь, чтоб всё иначе.
Не вой, Динка – не переревёшь, не переплачешь.

А второго сына обнимала сильно, смотрела на солнце.
Довела до ворот, а ветер ревёт, никак не уймётся.
Не отнять рук от рук на большом ветру,
что-то ноет сердце.
А ветер выходит на прежний круг,
вращается мельница.
Что с ветром спорить – утихнет вскоре,
гуляет, где хочет.
Не его доля, не его горе – то мой сыночек
на чужой войне, на чужой стороне,
затих и остался.
Было, да погасло.
Фотография на стене.
Его тень у окна.
Динка, что ж ты не воешь,
его больше нет,
нет его у нас.

А третий-то, Алёшенька,
улыбается солнышком, на стол роняет крошки.
Птички – гули-гули, все давно проснулись, день какой хороший –
гулять пойдем, Алёша.
Мамка юбку надевает,
платок надевает,
как счастья много.
Какой нынче праздник – да кто ж его знает,
что там у Бога.
Не гаснет свечка, поёт сердечко,
светло пока ещё.
Скрипит крылечко, пойдём вдоль речки,
свернём на кладбище.

Мамка у Алёши хороша-хороша,
и сам Алёша синеглаз и пригож,
на мамку похож, на братьев похож,
идут не спеша.

А что Алёша знает?
Да всё Алёша знает,
всему-то рад – а что ещё?..
Мамка идёт, коляску толкает -
Алёша, видишь, как хорошо?

Коляска затормозила на кочке, но мамка справится.
Пошёл сыночку двадцатый годочек – сидит, улыбается.
А счастья-то вон сколько на свете –
лёгкое пёрышко.
Алёша кивает, глаза прикрывает...
Спи, моё солнышко.
Никому не отдам –
ни волне,
ни войне,
ни другой печали.
Сама уложу, сама покачаю.

Смотрит мамка глазами ясными с тихой заботою.
А где оно, счастье?..
Да вот оно, счастье,
ну вот оно,
вот оно.
........

(7.07.2014)

Она пишет ему: я приеду к тебе на днях, вот закончу с работой и вылечу это горло, я прошу, не грусти, мне б хотелось тебя обнять, я надеюсь, что так и будет, и будет скоро.
…Нет, пока не выходит, отложим, всё как-то так, этот кашель, а тут звонки, в общем, дело плохо, нужно пить молоко, я не вынесу молока, я бы сдохла наверняка, но нельзя и сдохнуть.

Она пишет ему: вот сентябрь, вот уже сентябрь. Я люблю это время, ещё далеко до снега, город смыло дождём, это, в общем, для всех кошмар, для меня же кошмар, что не прыгнуть мне в эту реку, чтоб доплыть и дожить до руки твоей, до плеча – расскажи, ну ты как там, в отпуске, хорошо ли?.. У меня на часах непонятно, который час, у меня на часах бесконечный какой-то нолик.

Она пишет ему: что с тобой, почему молчишь? Да, я кажется, знаю, но я ничего не знаю, а у нас так метёт, что не видно дорог и крыш, а никто и не думал, что будет зима такая. Хочешь, сон расскажу? Мне не снились они сто лет, мне приснилось, что я жираф, но с зелёной кожей. Я живу на луне, до земли мне и дела нет. Я зелёный жираф на зелёной луне – смешно же?..
Ты на днях мне писал про какой-то сердечный сбой, что сказали врачи, я надеюсь, ты был в больнице. Я приеду весной, хорошо приезжать весной – будет солнце, почти тепло, и вернутся птицы.

Она пишет ему: что ты видишь в своём окне? Сколько коек в палате, чем тебя лечит доктор? Я читала – всё обостряется по весне, будем верить, что всё пройдёт и что ждать не долго.
Только всё-таки как нелепо проходит год! Ощущение, что нас ловят, почти поймали. Я не знаю уже, к чему это всё ведёт, ну конечно же, всё пройдёт, только всё – едва ли.

Она пишет ему: как же холодно в каждом дне, мне врачи прописали ровно сто тыщ таблеток. Я зелёный жираф, на зелёной живу луне, мне прописаны только сны, я опять об этом... Здесь режим и неяркость ламп, здесь всегда покой, в коридоре стоят диваны и пальма с краю. К середине апреля, надеюсь, вернусь домой, а точнее мне ничего здесь не обещают.

Она пишет ему: как же быстро проходит жизнь, впрочем, нет, не проходит – она из тебя выходит, ничего никогда теперь уже не сложить, кроме мифа о том, что ты вечен и ты свободен. Корабли эти наши и все паруса вдали, и уверенность в том, что и буря наш плот не тронет, мы, наверное, всё могли бы – но не могли, хорошо, получилось что-то вдохнуть и помнить.
Все маршруты перемешались и все часы, эти годы в надежде и миллионы строчек, нет, там не было дней потерянных и пустых, только всё сплетено из пауз и многоточий. В этом мире всегда есть то, что тебя сильней, но бессмысленно нам держать на него обиды…
Я зелёный жираф, на зелёной живу луне, мне отсюда земли не видно, совсем не видно.

А он такой, в прикиде белом, как будто мир лежит у ног,
ко мне подходит между делом, и дарит розовый цветок.
А я такая, на вокзале, качаюсь в профиль и анфас…
Картина Репина «Не ждали».
Верней – «Капец, я дождалась».
А он про что-то мне затренькал, про непонятные дела.
А я легла бы на ступеньки,
и без раздумий померла.
А он мне предлагает кофе, мол вот, пройдёмте, за углом.
А мне уже и правда пофиг, куда идти и что кругом.
Я говорю ему: «Андрюша…» (так мой зовётся попугай),
я не желаю пить и кушать,
хочу с разбега – под трамвай.
А он: «Сударыня, позвольте! Другое имя мне дано!»
А мне – хоть Митею, хоть Мотей – ну совершенно всё равно.
А он: «Да Вы – моя отрада!» И имя говорит своё.
А я ему в ответ: «Ну ладно.
Давайте что-нибудь споём».
«Вы Петя будете, иль Митя – затянем песню прежних лет:
Летите, голуби, летите!
Для вас нигде преграды нет!»
И вижу я: вот солнце село, дождь собирался и ушёл,
а он летит в прикиде белом, красивый, как степной орёл.

Говорю с болью в голосе, потому что о родном.
Итак.

Я вообще ни разу не сноб и ко всему отношусь с пониманием. И я представляю, как тяжело организовать большое мероприятие с участием большого количества народа. Но я другого не понимаю: почему, прежде чем запускать проект в жизнь, не посоветоваться с теми, кто имеет в этих делах опыт, и придумывать колесо, которое поскачет по выбоинам, потому что изначально дорога не продумана. Да и в самом колесе не хватает спиц.

Я всегда стараюсь предложить помощь. Никогда не откажет в помощи и поддержке бард-компания «Трамвайчик», профессиональный коллектив, лауреаты многих фестивалей. Есть у нас в городе и другие люди, занимающиеся авторской песней – почему не прислушаться к ним?..

Всё это, конечно, замечательно – солнце, небо, струны, сцена. Но это не фестиваль авторской песни, это КОНЦЕРТ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ, причём, как правило, очень самодеятельной самодеятельности, и не очень художественной.

Люди съезжаются со всех сёл и окраин – понимаю. Все хотят спеть и выступить, даже целые семьи выходят спеть «милую мою», и даже не всегда под гитару. Понимаю, ценю, всё это замечательно и весело. И девочка, которая вчера выучила полтора аккорда, а песню вообще не выучила, но всё равно очень хочет спеть со сцены на ФЕСТИВАЛЕ; и местный гений в вечном ля-миноре признающийся в любви к кострам и туманам ровно в ста сорока четырёх куплетах – очень понимаю его желание поделиться со зрителями всем этим, рождённым в бессонных ночах при большой луне. И вот начинается это всё утром, и идёт несколько часов, а в конце утомлённое жюри раздаёт выступающим ништяки. И на этом – всё.

Так вот, дорогие мои организаторы и восторженные зрители – такие междусобойчики, это тупик, здесь нет развития, это бег по кругу. Нормальный фестиваль, это (далее по пунктам):

1. Мастерские. Люди, взявшиеся исполнять авторскую песню, или тем более пишущие своё, должны уехать с вашего мероприятия, что-то поняв и получив толчок к саморазвитию. А иначе – зачем это всё?

2. Отбор. Нельзя вываливать на зрителя всё без разбора и кто во что горазд. Зрителя нужно заинтересовывать и тоже воспитывать, многие приезжают с детьми. Должно же быть хоть какое-то чувство вкуса, что из этого всего почерпнут наши дети?

3. На фестивале кроме конкурсантов должны быть выступления профессиональных авторов и коллективов – это как раз к вопросу о вкусе и о том, к чему стремиться.

4. Нельзя давать лауреатство одним и тем же выступающим из года в год – это тот же бег по кругу. Лауреаты могут выступить в гостевом концерте.

Мне бы не хотелось обид со стороны организаторов – ценю ваш вклад и энтузиазм, но давайте же как-то двигаться в сторону прогресса!..
Меня в этом году очень порадовала Шуя, где организаторы пообещали учесть все недостающие пункты – думаю, что следующий фестиваль «На Крутихе» станет не только более интересным, но и значимым событием для всей области. Но ивановский фестиваль «Высоковская струна» пока только заставляет желать лучшего. А очень бы хотелось хоть какого-то прорыва. И, в принципе, это возможно – было бы желание куда-то расти.

Стол протёр,
подвинул кресло,
выкинул ненужный хлам.
Вышел в отпуск из подъезда
сорок пятого числа.
Вынул из кармана реку,
море,
горы
и кита.
Посмотрел на человеков,
что бежали кто куда.
Не пошёл по переходу,
а с разбега и в чём был
плюхнулся в большую воду
и поплыл,
поплыл,
поплыл…

Ухожу с работы, сталкиваюсь с коллегой у двери, она спрашивает:
– Ты не видела N, мне нужно у неё спросить кое-что.
Отвечаю: – Она у себя в кабинете, но пока не задавай ей никаких вопросов, давай потом – она устала, отдыхает – дай ей отдохнуть.
Коллега понимающе кивает, мы прощаемся, та идёт к себе в кабинет, говорит другой коллеге:
– Бедная N! Её умотали так, что она уже говорить не может!
– А я её понимаю! Я тоже уже на всех срываюсь! Я вот что пью (роется в сумке). Надо ей посоветовать таблеток успокоительных.
– От психоза не поможет! – вмешивается другая коллега. – Если педагогическое выгорание, то ВСЁ.
– Ну а к доктору-то можно сходить…
– А ещё если сон плохой…
– И всё бесит…
– И все тоже бесят…
– И не спросить ничего…

В этот момент N заходит в кабинет. Все участливо на неё смотрят, D. протягивает ей таблетки, нестройный хор голосов, «потерпи, ладно», «и вообще пора менять работу», «жизньпроходитденегнет», «а вот мне доктор посоветовал»…

На следующий день встречаюсь с N. Она кидается на меня и с обидой в голосе выплескивает:
– Ты ЧТО там наплела про меня вчера народу?? Я плохой педагог, да? Меня увольнять пора? Я не справляюсь ни с чем? Меня только в больницу сдать, на опыты??

– Ой, всё. – говорю я. – Ой, всё. Это меня – на опыты. Как-то неудачно я вчера в твоей судьбе поучаствовала. Не пойдём в больницу, пойдём в отпуск. Давайте знаешь что…
– Что!?..
– ...давайте негромко, давайте вполголоса… давайте простимся лехко… – пою я, больше не зная, что сказать.

Ты говоришь, как нужно говорить – не стоит жить в надежде и на грани,
пора давно привыкнуть к новой гамме – не за окном, а глубоко внутри…

Понятно всё до каждой запятой, до холода уснувшего вокзала,
и до всего, что так и не связалось и не сбылось –
я говорю не то,
я говорю не так, как сам ты мог,
не так молчу и не туда сбегаю,
своими разноцветными шагами
считая расстоянье по прямой,

и там,
не в многоточии,
а там,
в той точке, расширяемой до круга,
в той раскалённой точке солнца юга,
разбросанной по листьям и цветам,
где невозможно ничего отнять
что есть в тебе,
с тобой и рядом где-то,
где шёпот убывающего дня
рождает время новое с рассветом –

я вижу всё,
я знаю все миры,
все расстоянья,
все на свете знаки,
и вижу всех, кто прятался и плакал,
где мир прозрачен, вечен и открыт,
где каждый, как и раньше, юн и прям,
и так же несгибаем и восторжен,
и чувствую, что всё небезнадёжно,
что всё не зря,
что было всё не зря,
и то, что заслоняет горизонт
тебе сейчас – разгонит завтра ветер…

Нет ничего важней любви и смерти.
Но если есть любовь, то смерть уйдёт.

(4.07.2014)

Джок, куда вы всё время исчезаете, я не успеваю за вами :)
Только соберусь ответить, а вас уже и след простыл.
Друг мой, не бегите так быстро, пожалейте мои ноги :)

Был широкий подоконник – помню до сих пор.
За окном весёлый дворник подметает двор.

Он на нас не злится вовсе, выручал не раз.
Он всегда в кармане носит леденцы для нас.

Я сижу и размышляю над своей судьбой.
Вот я вырасту большая, буду я большой.

Полечу за полюс дальний, провожай, страна!
У меня в душе Гагарин, космос и луна.

И большие самолёты, страха нет ничуть.
Буду лётчиком, пилотом, в небо улечу.

В голове моей картины, столько всяких дум…
Ну а в лётчики не примут – в дворники пойду.

Одна из самых страшных страниц нашей истории. 15 лет назад 3 июля 2003 года скончался Юрий Щекочихин. По утверждению заместителя главного редактора «Новой газеты» Сергея Соколова, Щекочихин «за две недели превратился в глубокого старика, волосы выпадали клоками, с тела сошла кожа, практически вся, один за другим отказывали внутренние органы».
Судебно-медицинская экспертиза определила причину смерти как тяжёлую общую интоксикацию, выразившуюся в синдроме Лайелла. Исследование в двух лабораториях обнаружило в биологическом материале «фармацевтические ингредиенты» фенол и лидокаин, которые не должны были находиться в организме человека.
Было ясно, что это умышленное убийство, которое случилось вскоре после вот этого письма президенту
https://www.yabloko.ru/Press/Docs/2002/0325Schek-Putin-letter.html