mahavam

– Раз – два, раз – два! – считает мама.
Мы идём из сада, темно, зима, дует ветер – идти тяжело, но не так далеко – всего две остановки, в сад и из сада мы всегда ходим пешком.
– Давай петь про «не жди», – прошу я.
– Давай. – соглашается мама. – Только там другое слово. Там «под управлением любви», почему ты всё время поёшь «под управлением не жди»?

Мама поёт «надежды маленький оркестрик», я тихо подвываю и немножко плачу, мне кажется, что этот оркестрик никогда не вернётся с войны. Никто не вернулся с войны – ни Лёнька Королёв, ни маленький трубач, ни оркестрик. А нужно, чтобы все обязательно возвращались домой, где будет ждать бабуся, где всегда тепло. Где вечером ныряешь с головой под одеяло, обхватываешь колени и лежишь в темноте в своей пещере, и думаешь про северный полюс, как там холодно на льдинах, но очень красиво. А прямо над тобой на стене висит ковёр, он какой-то турецкий или заморский, его откуда-то привёз бабушке её брат дядя Юра. И если забраться между ковром и стеной, то окажешься в старинной пещере. И из пещеры нужно найти выход, но все выходы завалили разбойники. Но вот я вижу просвет! Вперёд, и, главное, ничего не бояться – выход рядом!..

Для счастья нужно немного: чтобы мама читала нам с сестрой вечером книжку, чтобы был выход из пещеры, и чтобы бабушка испекла торт на день рождения. И дождаться воскресенья ещё, чтобы сходить с мамой в кино или в парк. У неё столько работы, зачем взрослым столько работы? Они от неё устают. Счастье, это мамина рука, к которой ты прижимаешься, пока она читает, это книжки, выход из пещеры и торт.

Утром в коммунальной кухне я забираюсь на подоконник и смотрю на деревья, на птиц, и вижу весь двор. Все мои первые полёты связаны с этим подоконником. Бабушка беспокоится, что меня просквозит, что я босиком, что я «сверзнусь», выдавлю окно, открою форточку. Бабушка не понимает, что настоящие лётчики не бояться упасть и сквозняков…
Я нехотя слезаю с подоконника и иду одеваться – сейчас мы с бабушкой пойдём в детский сад, там будет гречневая каша, хуже которой разве только температура и больное горло…

Бабушка тащит нас сестрой за руки, снег залепляет лицо и тут же тает, забивается за воротник. Увидев большой сугроб, я отрываюсь от бабуси и с разбега ныряю в него.
– Маша, Маша! – кричит бабушка. – Что ты делаешь, ты же сейчас будешь вся сырая!..
– Надежды маааленький оркестрик! – пою я из сугроба. – Под управлением не жди!..

Он что-то понял для себя, другую правду.
Он позабыл уже почти, что было прежде.
По дому ходит человек туда - обратно.
И он готов покинуть дом, но что-то держит.

Его всё время кто-то звал, но он не слышал.
А то, о чём он сам мечтал – не стало нужным.
И вот из дома человек однажды вышел.
Примерно так, как тот, другой, в ночную стужу.

Из дома вышел человек, был ветер сильный.
Но без дубинки и мешка, в пустую осень.
И человека ветер гнал, толкая в спину.
И ночь, как чёрная река, текла меж сосен.

И молчаливая луна плыла сквозь ветки.
А человек всё шёл и шёл, себе послушен.
Подслеповато век смотрел на человека.
И к человеку был он глух и равнодушен.


(14.11.2014)

мама

Если бабушка обладала любовью деятельной и обнимающей всех и вся, то у мамы по большей части любовь была внутренняя, атмосферная. Она не бежала кого-то спасать, да зачастую просто не знала, что там происходит в большом мире, но, безусловно, именно благодаря её молитвам она от многого нас уберегла. Хотя вера к ней пришла в последнюю четверть жизни, но мысли о нас и о мире всё равно, я думаю, были сходны с молитвами, хоть и не обращёнными к Небу.
Господь наградил матушку не только кротким нравом, красотой и необычайной чувствительностью, но и талантами к любым наукам – она легко училась на «отлично» по всем предметам и при поступлении в университет математики её звали на свой факультет, а филологи – на свой. Выбрала она всё-таки гуманитарные науки, так как очень любила книги и писала стихи. Ну и театр ещё – режиссёр театрального коллектива признавал в ней и актёрский талант.

И всё-таки мама жила на облаке. Среди книг, театра и любви. И уехав по распределению под Иваново преподавать в школе рабочей молодёжи, книжная девушка влюбилась в сочинения рабочего парня Юры Махова, который стал за ней ухаживать. «Весна на Заречной улице» одним словом. Рыжий и смешливый, 8-й ребёнок в семье, в 3 классе в товарном поезде уехавший искать приключений. На 3 классе, собственно, его обучение и закончилось – в ШРМ ему пришлось всё нагонять, чтобы получить аттестат. С математикой было туго, зато были сочинения и красивый почерк.

Но об отце я, тем не менее, знаю не очень много, так как мама, родив нас с сестрой, с ним рассталась, и они больше никогда не виделись. Вернее, нет: они разошлись ещё до моего рождения. И у меня даже были все шансы вообще не появиться на свет, но мама из больницы сбежала, прочитав в коридоре, на стенде, стих, который заканчивался приблизительно так: «прежде чем сделать аборт, подумайте, а вдруг вы убьёте Пушкина?»
Пушкина!!! Мама не могла бы никого убить, а тем более Пушкина. Заплакав, она вернулась домой, твёрдо решив рожать второго ребёнка.
( читать + фотоСвернуть )

Группа 4-5 лет

Начинаю, конечно же, я.

В одном большом и волшебном лесу, где было много чудес, жил-был…
(ну и не надо быть провидцем, чтобы понять, кто жил-был в этом волшебном лесу, если первой руку поднимает Дуня…)
Ну, конечно…
Волшебный Червячок.
(дальше дети сочиняют сами, я их только направляю, чтобы совсем не потерять логику)

Несмотря на чудеса, Червячок был одинок, потому что мама Червячка жила под землёй, а он часто выходил на прогулку. И вот однажды встретил Червячок сурового Охранника. Охранник охранял Море. Пригляделся Червячок, а это злой Волк. Не пустит Волк Червячка к морю. Пошёл Червячок обратно в лес друзей искать. А они уже тут как тут: Кабан, Ёжик, Лиса, Зайчик, Орёл, Козёл и Бегемот. Вот.

И пошли они все к морю Волка пугать. А Волк скорее сел в лодку и уплыл подальше. А друзья тоже сели в лодку и поплыли к острову под названием Катания.
На острове Катания жили катане (папани и мамани) и катанчики (их девочки и мальчики). И ели они кокосы и бананчики. И все звери вышли из лодки и начали дружить с катанянами и катанчиками. Кокосы собирать, петь и танцевать.
А какими они были, да как пели и танцевали – это вам надо на урок ко мне приходить, чтобы посмотреть, потому что словами этого не передать.

А вот кому нужно счастье в дом?
Молодой, симпатичный кот Кутузов ищет себе друзей и хозяев.
Привит, кастрирован, разумен.
Талантлив.
Мама считала, что если бы он попал к Куклачёву, то стал бы звездой цирка.
Никому не нужна звезда?
Он не подведёт.

Она ему говорит: я не верю в сказки.
Не сказки, – он говорит, – это всё серьёзно.
Тогда, – она говорит, – приезжай на майских.
Не знаю, – он говорит, – я отвечу после.

Он в трубку опять молчит, никуда не деться.
А он потерял ключи к этим дням застывшим.
Она ему говорит: – Что-то ноет сердце.
А если оно стучит, то никто не слышит.

Она ему говорит: – Бережёшь ли горло?
Врачи говорят про грипп, ну а он надолго.
– О чём ты? – он говорит. – Ну при чём тут горло?
Тому, что во мне болит, не поможет доктор.

Она говорит: горит всё вокруг по полной.
А он говорит: твой ритм, он любого срежет.
Она говорит: я в три выхожу из дома.
А он говорит: курить постарайся реже.

Она говорит: ну всё, день сегодня жуткий.
А он говорит: беги, отключаюсь тоже…
Она у стены стоит с телефонной трубкой.
И долго ещё идти никуда не может.

Сегодняшний цвет у неба – не просто цвет,
его будто нет, его выпили – дно стакана.
Весь день – будто у перевёрнутого экрана,
который застрял в перевёрнутой голове.
А ты говорил мне, что скоро зима, а нет, –
впечаталось в окна серое, стёрло числа,
ещё говорил, что с тобой ничего не случится,
осталось дождаться, когда долетит к нам снег.

Но это пространство и вся ледяная жесть
из прежних осколков, что словом никак не станут,
царапает и соскальзывает в туман, и
практически их не сможет никто прочесть,
и дни эти, что нас держат сильней, чем цепь,
как будто мы чудом живы, но ищем повод
найти это слово –
но где оно, это слово?..
Да Бог с ним,
сдержи обещанье –
останься цел.

Срывается лист последний, уныл и жёлт,
тускнеют картинки выверенных сюжетов,
вот детство, вот мостик, вот мать, что зовёт обедать,
вот ссадины и зелёнка, что сильно жжёт,
вот лето, а вот ноябрь, холод, красный флаг,
и счастье, что все мы вместе – вот так бывает –
идём, и никто, никто нас не убивает,
и больше войны не будет – повержен враг.

…Мои золотые дни по воде скользят,
уверенность – будет счастье!.. (конечно, будет)
уход в никуда – убегающий шарик ртути –
слизнуть языком,
но нельзя говорят,
нельзя,
и душно, и больно, никто уже не спасёт,
и нет никого в колодце холодных комнат…
Но ты говорил: будет всё хорошо, запомни.
Я помнила только это,
и всё,
и всё.


(11 ноября 2012 г.)

Продолжение темы «свобода» (та же группа 9-12 лет)

Дети притихли и стали смотреть на Катю.
– Ну так вот… – продолжила она. – У нас в классе (6 кл) есть мальчик, зовут его Миша. Он абсолютно свободен и делает только то, что хочет. Срывает уроки, может ответить учителю матом.
– А вы классом никак не можете повлиять на него? – спрашиваю я.
– Нет, это невозможно. У него есть группа поддержки, пацаны, которые во всём на его стороне. А у нас класс не дружный, все по одному.
– Ясно. – говорю. – А родители у него есть?
– У него сложно там, в семье... Отец погиб, их несколько детей…
– У нас полстраны растёт без отца в семье, это не оправдание. Кто-то из взрослых пытался говорить с его мамой?
– А с ней нельзя говорить… – задумчиво ответила Катя. – Она сразу орать начинает, что это учителя во всём виноваты. Что она всех засудит.

– Так… – говорю я. – А что учителя? Они пытались найти контакт с этим Мишей?
– Нет. Учителя на него орут. А одну он так довёл, что она била его головой об стену.
Я вздрогнула. Нет, говорю, это не решение проблемы… Предложите своё решение. Если бы вы были учителями.
– Учителя устали от всего, и не хотят ни в чём разбираться. – начали говорить дети. – Они хотят только порядка на уроке и выполнения их заданий.
– Это всё понятно. Но что бы вы делали с Мишей?
– Он хороший мальчик. – отвечает Катя. – Но совершает плохие поступки. Но в душе он хороший. Плохих детей не бывает, учителя должны это понять.
– Согласна. – киваю я. – Но откуда тогда берутся плохие люди?

– Плохие люди берутся, когда вокруг всё плохо. И все плохие. Дома на него кричат. Старший брат его бьёт. В школе на него тоже орут. Он просто таким образом сопротивляется миру.
– Мир отрицает его, а он в ответ отрицает мир?
– Да.
– И объявляет всем войну?
– Его нужно понять.
– На месте учителей я бы пыталась найти с ним контакт… – говорит Аня.
– Да. – подтверждает Катя. – Иногда он даже тянет руку и хочет ответить. Но учитель говорит: «Ты хочешь ответить? Но теперь я не хочу тебя слушать!» Они ему мстят. Они не дают ему шанса.

– А он выходит на контакт с другими одноклассниками, кроме своей стаи? – спрашиваю я.
– А этого никто не хочет, его лучше не трогать. – отвечает Катя. – Сам он трогать никого не будет, если к нему не приставать… К примеру одного мальчика он выкинул со 2 этажа. Но его на первом поймали строители, они как раз под окном стояли. Он угодил прямо им в руки.
– Весело у вас там…
– А он, может, и был бы другим, просто его никто не понимает. – вздыхает Катя. – Взрослые видят в нём только плохое. Но говорю же, плохих детей не бывает.

Группа 9-12 лет

Говорю о работе над сценическим образом.

– Расскажите мне о внутреннем мире Колобка.
– Мммм…
– Чего хотел Колобок? О чём эта сказка?
– Он хотел сбежать от бабушки с дедушкой.
– Зачем?
– Увидеть мир.
– Чем всё это закончилось?
– Его съели.
– Колобок был прав?
– Нет!
– Хорошо. Но если бы он остался у бабушки с дедушкой, тогда бы его съели бабушка с дедушкой.
– Но это был их личный Колобок! Они его, можно сказать, сами создали!
– Ну да. Сначала он был маленьким, затем они скребли, скребли по сусекам, и вырос у них такой здоровый, розовощёкий Колобок. Отвернулись на минутку – а он и был таков. Помчался икать приключений себе на голову. И прожил весёлую, но очень короткую жизнь.

– Зато на свободе!
– А что такое свобода?
– Независимость. Делать то, что хочу.
Матвей: Нет. Свобода, это ответственность за свои поступки.
Катя: Да. Я поступаю так, как хочу, но понимаю последствия.
Дети задумчиво соглашаются с данной формулировкой.
– В каком возрасте наступает ответственность за то, что делаешь?
– В 16!
– В 18!
– Я про вас. Сколько вам было лет, когда вам захотелось свободы?

– 9-ть.
– 11-ть.
– Я не думала над этим…
– А я не хочу свободы и всё решать сама. Пусть родители решают…
– Принимается. А сколько лет было Колобку?
– 5! 6!
– Вы бы решились в 5 лет на самостоятельный поступок?
Отвечают в разнобой:
– Нет! – В 5 лет всего боишься! – В 5 лет ещё ничего не скрываешь от родителей!

– А в каком возрасте многие начинают закрываться от внешнего мира?
– Ну… Где-то в 9-10...
– Колобок, это положительный персонаж?
– Да!
– Но делает глупости?
– Да…
– Он в этом виноват?
– Нет. Ему же ничего не объяснили!
– Ну так свобода, это хорошо или плохо?
– Хорошо, если ты хороший человек.
– А что такое «хороший человек»?
– Нууу… Это… Это же очень просто…
– Хороший и плохой – это очень сложный вопрос. – говорит Катя. – Я хочу вам рассказать об одном мальчике…

Приезжала Эля по делам, переночевала у отца, утром звонит:
– Пойдём со мной к бабушке.
– Пойдём.

По дороге разговаривает с двух телефонов, решает какие-то вопросы по работе, без неё там никак. Я сначала молчу, потом уже ржу: Элька, это немыслимо!.. На минуту телефоны замолкают, я успеваю задать какой-то вопрос. Затем они снова включаются одновременно. «Нормальный у тебя выходной» – говорю я. Эля отвечает всем сразу. Нет, я бы так не смогла. Иду в тихом восхищении. Неужели это мой ребёнок? У меня их всего два, дайте восемь!..

– Здесь запах тот же… – говорит Эля, заходя в дом.
Телефоны замолкают. Здесь так же тихо, здесь всё, как было.
– У каждого дома есть свой запах. – говорю я. – Когда здесь будут жить другие люди, запах поменяется.
Мы проходим в бабушкину комнату, Эля собирает фотографии, плачем. Затем вспоминаем что-то, начинаем смеяться. Элька смеётся сквозь слёзы. «Можно, я заберу старинные фотографии?» – «Можно». «И вот эту..» «Да»…

Эля берёт с полки две любимые бабушкины гипсовые фигурки: Танцующая Балерина и Лётчик. Я выросла с этими фигурками, я сочиняла про них историю. Лётчик любил Балерину. Он улетел в огромное небо, Балерина ждала его всю жизнь. Прошло очень много лет, и Лётчик вернулся к своей Балерине. Она была всё так же прекрасна, но на самом деле они не расставались никогда. Лётчик смотрел на Балерину, Балерина танцевала только для него.

Эля тоже выросла с этими фигурками и, наверное, тоже придумывала в голове для них историю. Пушкин, Вахтангов, Гоголь, Чайковский… Лётчик и Балерина. Небо и сцена. И книги, книги. Альбомы, стихи… Это всё о любви. Здесь очень много любви и детства. Театра, мыслей, музыки. Ты так хотела нам счастья, мама. Всем, всем.

– Пока я нужна, я буду жить. – говорила она.
– Тогда ты должна жить вечно. – улыбалась я. – И мне тоже придётся жить вечно, потому что я тоже нужна.

Это такое утешение, что человек живёт, пока он нужен. Но это не так. Одинокие заброшенные старики живут и не знают, зачем. Но они должны ещё что-то пройти, сроки определяются на небесах. Мы не обижаемся на Тебя, Господи. Нам просто не всё дано понять..
Утешь скорбящих.
Не оставь.
Утоли печали.
…......
Мы выходим в серый день, сверху сыплет что-то ноябрьское. Я бегу на работу, Эля к друзьям. Эля аккуратно несёт Лётчика и Балерину. Вечную сказку любви.

А я опять о белом снеге, о белых звёздах, чёрном небе,
о том, что вышло за пределы всего, что истинно и ложно,
а я опять о чёрно-белом,
а я о том же.

А я опять о близком ветре, о том, что тает незаметно,
как блик скользящий, образ дальний,
как дым последней сигареты под гул на площади вокзальной,
как всё, что скрылось без ответа,
и нами вспомнится едва ли,
о том, что так и не узнали –
а я об этом.

Теперь уже не всё равно ли, да всё равно, забылись даты,
но лишь оглянешься невольно – и распадаешься от боли
на чёрно-белые квадраты,
на два окна в забытом доме,
на тени опустевших комнат,
на снимки старые в альбоме,
что нас не помнят.

И лучше отойти от темы шагов неслышных, лет скользящих,
и мы запутались в оттенках и прошлых дней, и настоящих,
но всё, что было и болело,
теперь нам видится иначе,
меняя чёрное на белый,
почти прозрачный.


(10.11.2017)

года три назад, начитавшись писем Тургенева к Виардо, прониклась и написала такое –

Долгие дни Ивана Сергеевича

Замкнулся круг у дальних берегов.
Глядит в окно, берёт перо и пишет:
«Мой милый друг! Я беден, как Иов. Я не смогу добраться до Парижа…

У нас зима, усадьбу занесло. Маман больна, не в духе день и вечер.
Осталось ждать, когда придёт тепло, и верить в то, что Вас я снова встречу.

Я так живу, как будто сквозь туман… Пишу романс… Смешно Вам?.. Правда, странно…
И в ускользаньи образов и тайн все дни не отхожу от фортепьяно…

В России климат в декабре суров, Ваш климат и Ваш дом мне боле близок.
Как там Луи?.. Надеюсь, что здоров. Поклон ему и маленькой Луизе…»

«…Вы снитесь мне… Печальная судьба. Но что судьба и долгие дороги,
и что бы сам я значил для себя, когда б не Вы и голос Ваш далёкий?..

Я жил в глуши и избегал молвы, я много ездил, был в своей заботе…
Переверну страницу – снова Вы, гляжу в окно – по саду Вы идёте.

Так первый луч от медленной зари в окно вползая, ищет Вас напрасно…
Проходят дни, минуют декабри – в несчастности без Вас я Вами счастлив.

…Прощайте, милый друг и ангел мой! Вы здесь, со мной, Вы рядом, а не где-то…
Я завтра снова Вам пошлю письмо,
и снова не посмею ждать ответа»...

................... ......................

/ …В конце концов он дождётся каких-нибудь денег, или возьмёт взаймы, и снова помчится во Францию, к Полине Виардо, где будет жить, как друг семьи, ходить с её мужем Луи на охоту, радоваться рождению её детей, читать своей возлюбленной главы из нового романа – на протяжении всей жизни она останется главной его музой, невозможной мечтой, его пленительным бредом и ангелом.
Во Франции он будет тосковать по Родине и возвращаться туда вновь, пытаться заводить романы и даже два раза чуть не женится, но тщетно – образ его возлюбленной уже никогда не оставит его.

Семья Виардо относилась к писателю искренне и дружелюбно – таким образом
Полина заберёт в свою семью дочь писателя от вольной белошвейки – увлечения юности, даст ей образование и та вырастет вместе с её детьми, ни в чём не нуждаясь. Тут же растёт сын Тургенева и Виардо Поль – впрочем, это остаётся тайной и вслух никем не обсуждается – Поль носит фамилию Луи Виардо.

Вот что пишет о Тургеневе Андре Моруа: «если бы ему предложили выбор быть первым в мире писателем, но никогда больше не увидеть семью Виардо, или служить у них сторожем или дворником… он предпочёл бы положение дворника».

Умер писатель в Буживале, недалеко от Парижа, в окружении семьи Виардо, от тяжёлой и мучительной болезни. Виардо переживёт его почти на 30 лет. Говорят, что после её смерти в её столике нашли рукопись Тургенева, где шла речь о любви двух людей, которые силою обстоятельств не могли быть вместе и все свои страдания и чувства переплавляли в искусство. Но роман пропал. Остались только письма и книги нашего великого классика... /

Нужно было перерегистрировать (обоооже, какое жуткое слово!..) на себя газовое оборудование. У меня это получилось только с третьего раза. 21 век, век компьютеров и технологий. Очередь народ занимает с 7 утра. Дурацкий аппарат всё время пишет, что записи и талонов нет, нужно исхитриться выбить из него талончик – люди в очереди подсказали, как. Изучили этот вопрос за долгие часы ожидания.
Я под номером 195. Стою, потому что сидеть негде, да я и не села бы – слишком много пожилых, им ещё труднее. Жарко. Окошки для оформления бумаг работают не все. Замечаю, что часть людей уже между собой знакома – не первый день приходят.

Заходит старушка в платочке, ей явно за 80, с палочкой. Она плохо слышит и пропустила, когда объявляли номер её талона – у окошка стоит уже другой человек. Старушка показывает талон, разводит руками. Я подрываюсь ей помочь: прошу женщину в окне обслужить бабулю вне очереди. Работница не соглашается: «Пусть перерегистрирует свой талон в первом окне, иначе не приму». Беру бабулю под локоть, тащу к тому окну, толкаемся сквозь очередь, прошу девушку в окне помочь бабуле. Та не соглашается. Прошу позвать кого-нибудь, кто может решить этот вопрос. Рискую, что сама пропущу свою очередь, но бабулю жалко, не бросишь же.

К нам выходит из кабинета работник учреждения, тяжко вздыхает и говорит:
– Бабушка, ну зачем вы к нам опять пришли? Мы вам ВСЕ справки выдали, ну зачем вы создаёте очередь и морочите нам голову?..
Она говорит это спокойно, тихо. Просто очень устало и грустно.
– Так мне куда идти? – полушепчет старушка. – В какую очередь?..
Работница безнадёжно машет рукой и уходит за дверь. Бабушка ползёт занимать следующую очередь на установку счётчиков. У неё в сумке очень много бумажек. Она сидит в очередях с 8 утра, заходит в кабинет, выкладывает бумажки, просит какую-нибудь справку. А потом сидит у другого кабинета, тихая, чистенькая, с палочкой.
Работники уже знают её, и только вздыхают. И выдают ей какие-то справки по сотому разу.

Женщина из очереди рассказала мне, что бабуля эта живёт одна, сын уехал на заработки и погиб, где-то далеко, а где – бабуля и сама не помнит. Муж умер, никого рядом нет. Единственным смыслом её существования стало сидение в очередях. Здесь люди, здесь идёт жизнь. Здесь она может с кем-то поговорить. И взять какую-нибудь справку. Нет, не сумасшедшая, вполне адекватная. Только слышит плохо. И ходить тяжело. Но справку взять надо. А куда нынче без справок-то.

Бабушка

Я не могу сказать, что нас сестрой прямо как-то «воспитывали», читали морали, направляли и контролировали. Хотя у бабушки случались такие попытки – помню, в 3 классе я, по её настоянию, записала в свой личный дневник: «А сегодня я не выполнила своё пионерское поручение». Что там за поручение было, убей, не вспомню – видимо, не очень важное, раз я его не выполнила. Абсурд везде догонял – может быть, сбежала с хора, где мы разучивали идеологически-правильные песни. Не нравилось мне петь хором, не нравилось ходить в школу с макулатурой, не нравилось ходить строем – да много, чего. А бабуля наша была настоящий коммунист и активист, она на свои партсобрания до самой смерти ходила в своём единственном зелёном костюме. Это был костюм для партсобраний. Бабуля всегда и везде стояла за правду, за верность слову, за вот это вот всё. Но и не боялась ничего…

Когда деда забрали в кровавом 37-м по чьем-то доносу (рассказал анекдот), бабушка (коммунистка!) нашла какого-то чиновника в Сером Доме и смогла его подкупить, чтобы ночью прийти в это страшное заведение и переписать «Дело» деда. Чиновник её пустил за сто рублей. И она всю эту кипу бумаг до утра переписывала. А ведь могла маму оставить сиротой. Но «смелого пуля боится», бабушка была честной и смелой.

Бабушка Зоя тянула на себе быт. А деда… Деда любила, ждала – а затем, дождавшись в 56-м, отправила назад к новой семье, образовавшейся в лагере. У бабули было огромное сердце, она всегда ставила милосердие выше всего. Не специально, просто так сложилось по жизни.
И соседи её помнят до сих пор. И соседские дети, которые при ней выросли, помнят, как она заклеивала им коленки и кормила обедом. От бабушки никто не уходил не накормленным – она даже слесарю умудрялась всучить плюшку и стакан кваса. Ей все были родственниками и детьми.

Глядя на маму и на бабушку, мне в детстве тоже хотелось быть коммунистом. Если я буду достойна, конечно. Ходить на партсобрания в зелёном костюме. Звонить и добиваться, чтобы во дворе засыпали яму. Верить во всё хорошее. Печь пироги 7 ноября и радоваться нашей Победе. Быть во всём лучшей. А иначе зачем ещё нужны коммунисты? А, да – первым пойти на войну. С бабушкой никакая война была не страшна. И я вставала у оврага и пела: «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца!..» А потом меня расстреливали, и я падала на землю. А бабушка прибегала и меня спасала, потому что с бабушкой погибнуть было невозможно.


моя баба Зоя и сестра Ирка

( ещё фотоСвернуть )

Часы старинные… Скатилось время в яму.
А небо в инее, а что за небом? Горы.
Какая длинная случилась осень, мама.
Размыты линии и еле виден город.

Иду по улице, а с неба плач, любовь ли…
А небо хмурится, такой пейзаж знакомый.
И снова чудится всё тот же плащ и профиль.
И мысли крутятся вокруг дорог и дома.

Что этим дождикам все наши муки, беды.
Уходит синее, и мы за ним, куда мы?..
Иду без зонтика, намокли брюки, кеды.
Какая длинная случилась осень, мама.

из архивов выпало
..............

Он говорит: – Нет у меня друга.
Он говорит: – Были ещё в школе…
Дверь затвори, что-то сквозит жутко…
Дай закурить, выйдем в подъезд, что ли…

– Ты бы не пил, лучше давай кофе.
Хочешь, кури, я не хочу, позже…
…Что мы хотим слышать в чужом слове?
Мне ли не знать… Впрочем, не знать тоже…

Хлопнула дверь, кто-то ушёл в стужу.
Ветер, как зверь, город теперь – поле.
– Хочешь, спою песню его?.. Слушай.
Что ты сидишь, чаю налей, что ли…

Нервный рубеж, пусто в душе, голо.
Трудно – в словах, что тут теперь скажешь.
Ноет внутри, и дребезжат стёкла.
- Как он теперь, там, без меня, как же?..

Как же теперь, как пережить осень?
Где наш предел, да и куда выйдем?..
- Время пришло – молча метёт, косит.
Ладно, ты пой… Хочешь, давай выпьем...

Ночь подтолкнёт, рядом с тобой ляжет.
Будет латать или творить дыры.
– Как же теперь,
как же теперь,
как же?!..
...Дождь за окном,
гулко, темно, сыро.

(2013 г.)

То, что меня больше всего в себя утомляет и удивляет, это моя рассеянность. Нет, не до такой, конечно, степени, чтоб на ходу вместо шляпы сковороду, но я какой-то непроходимый сеятель, и сама от этого страдаю.
Больше 20 лет я пишу сказки – для театра и для работы – их должно быть уже штук 30. В этом году ни летом, ни осенью я за новогоднюю сказку взяться не смогла – голова была совсем в другом месте, не до радости как-то. Ладно, думаю, возьму что-нибудь из старых сценариев, когда-то я писала именно на год свиньи…

Ну конечно… И к гадалке не ходи, чем эта идея закончилась – нашла в архивах сказки трёх последних лет – и всё… Значит, нужно сесть и писать. А мыслей нет. А писать надо.
Прихожу к детям (9-11 кл.) говорю: давайте идеи. Кто, что, где. В чём фишка. Какие герои. И чтобы добро, как всегда, победило.
В итоге все вместе накидали что-то мутное. Кто, откуда и куда – вообще туман. И вне жанра.
Говорю детям: думайте. Я тоже буду. В следующий раз встретимся – давайте уже что-то вразумительное. И тем более, что вы ВСЕ хотите играть. Это сто тыщ персонажей. Напрягайте мыслительную систему, я в вас верю.

И тут в пятницу на один день на моё счастье ко мне приезжает Оксанка Васильева из Новотроицка. У неё командировка в Москве, она заодно и в мои палестины заехала.
Пойдём, говорю, со мной на работу. Там хорошо, там дети, все сто тыщ человек. Но пойдём пешком, я люблю пешком, это недолго.
Повела я её короткой дорогой, через дворы. Идём, про жизнь говорим и про сказки. Идём, идём… И тут я понимаю, что заблудилась. Вообще ничего вокруг не узнаю. Петляли, петляли, еле вышли к работе. А Оксанка говорит: ничего себе ты на работу ходишь так далеко! А я говорю: да я и сама не пойму, почему так далеко получилось… Опоздали, в общем.

Сели с детьми за стол, объясняю им ещё раз, как пишутся сценарии, даю листки. Пишите, говорю, сценарный план. Какие герои, что за чем происходит и чем кончается.
Затем стали обсуждать, у кого что родилось. У всех, в принципе, получилась интересная концепция, но, опять же – фрагментами. Но и то!

По дороге домой подвели с Оксанкой итоги по сценариям. Начали обсуждать, что же там всё-таки происходило. Логистика – наше всё. Плюс фантазия и креатив… А вечерним паровозом Оксана уехала, сама не зная, как помогла мне своим приездом.

Три дня я сидела с этой сказкой… нет, четыре и немножко пять. Начала писать в прозе, но затем опять нечаянно перешла на стихи. Дети, для которых мы будем играть, в стихах сказки легче воспринимают, да и мне в стихах писать привычнее. И – о ЕС! –

я сегодня дописала
эту сказку до финала

Собрав воедино все предлагаемые сценарии я написала свой, и, как мне кажется, совершенно прекрасный.
В общем, с одной стороны, это ужасно, что я такая маша-растеряша. С другой – у меня всегда есть возможность написать новое, которое не хуже старого. Ну ведь правда же я молодец, хоть и сеятель. И Оксанке большое спасибо.

Если солнце упало – не село,
если сердце не бьётся – дрожит,
разве в ней, разве в музыке дело,
разве в музыке дело, скажи?
Если нет ни пространства, ни света,
а под небом кружит вороньё,
разве музыка сделала это,
разве это во власти её?

Да не ты ли её, как молитву,
повторял, весь от холода бел,
и не с нею ли, недоубитой,
поднимался и в небо смотрел?

И не ты ли твердил её имя
в этой тверди и в этой дали,
замечая в огромном и синем
то, что мы рассмотреть не могли –
эти ноты и это движенье
уплывающих белых снегов
между временем… где это время?..
это время – ты помнишь его?..

Нет, не помнишь… Едва ли, едва ли,
кто-то сможет его повторить,
разве эхо на старом вокзале,
ну а что будет дальше, смотри –
как уходит и в сумерках тает,
точно это мираж или миф,
наша музыка – вечная тайна –
не задев, не нарушив, простив.

Вчера был хороший день.
Утром закончился дождь и вышла радуга, да такая яркая!.. Радуга в ноябре – редкое явление. Как мостик, как миг «между прошлым и будущим»

Были у мамы на кладбище (с Мишей, Алисой, Светиком и Аней), потом проехали в кафе, потом в «Тополь». Там я встретила своих детей, учеников. Разобнимались.
– Мария Юрьевна, а пойдёмте с нами в кино! – закричали дети.
Невозможные. Прекрасные. Люблю.




( + фотоСвернуть )

Мама мне пока не снится.
Я сама просила её об этом: не надо, пока не приходи, мне слишком больно. Мама всегда боялась причинить кому-то неудобство или неприятность – я думаю, что именно поэтому она в эти дни не приходила ко мне, хоть мы и договаривались.
Разговор о том, что когда-нибудь она уйдёт «за синюю гору, зелёный лес» у нас, конечно, заходил. Я старалась перевести эти темы в юмор, мне не хотелось думать о том, что я когда-нибудь останусь без неё. Но я говорила: «Ты уж не пропадай Там надолго, приходи ко мне, рассказывай, как и что, с кем встретилась. Я всегда тебя буду ждать». И она кивала, соглашалась. «Обязательно буду приходить, не волнуйся», говорила она. Мама никогда не врала, она просто не умела. Поэтому я верю, что она будет мне сниться и рассказывать, что там и как.

А Эле бабушка снилась уже три раза. Первые два она сосредоточенно собирала вещи, Эля говорила ей: давай помогу!.. но мама, то есть её бабушка, только отвечала ей: не мешай, я сама.
А в третий раз она приснилась Эле в прихожей, на пороге дома – она встречала гостей, мы все пришли к бабушке, а она ходила среди нас, всех обнимала, но её не было видно, она была прозрачная, и увидеть её могла только Эля, да и то во сне.

Наверное, так и было. Мама ходила по дому и собирала свои воспоминания, гладила книги, листала альбомы, прощалась со всем, что её окружало на земле. А потом она прощалась с нами, обнимала нас, прижималась к плечу каждого – но мы не могли её видеть, только чувствовать.
Я объясняю детям, что нужно отпускать бабушку, что нужно уметь отпускать всё земное и не вечное. Вечное – это душа, любовь. Тело нам дано не так надолго, оно обветшает и в итоге рассыплется. Останется память и любовь.

А дети и без меня это всё понимают, по-моему. Это очень трудное понимание, но оно необходимо для жизни. Я и себе объясняю, и детям. Потому что это так трудно, это такая пустота внутри, только вязкий туман… Но если этого не понять, не объяснить, то это может обернуться болезнями и затяжным кризисом. А этого допустить нельзя, наши родители уходят не за тем, чтобы мы потом не находили себе места на земле. И я своим детям говорю: я тоже когда-нибудь вас покину. Радуйтесь, если я уйду без боли – это очень счастливый конец. И тем более радуйтесь, если я буду болеть, и наконец освобожусь от ветхой своей оболочки. Нужно совместить в душе и горе, и счастье. И беду, и радость. Когда отплачетесь, когда отстрадаете – просто смиритесь с неизбежным, примите это. И вспоминайте родного человека с улыбкой и светло. И с любовью.