– Я… не знаю… в чём… – слабо произнесла в ответ мама.
– Подумайте… – сочувственно вздохнул батюшка.
– Я… думала… – с трудом, но внятно ответила она. – Вот так и в тот раз… тогда… мы искали… с ба… батюшкой… в чём…
– Когда – тогда? – не очень понял священник.
– Когда она исповедовалась. – пояснила я. – Они всё искали мамины грехи…
– И… что?..
– Он сказал… – мама вдруг тихо и слабо засмеялась. – Что меня надо… вон туда…
– Куда – туда? – не понял батюшка.
– Ну вон туда… – мама кивнула на иконки и опять сама над собой тихонько засмеялась. – К ним...
– Понимаете, они ничего не нашли. – снова пояснила я. – Они искали мамины грехи, но так и не нашли ничего…
Отец Валерий вздохнул, посмотрел на меня, потом опять на маму и промолчал.
– Она как-то умудрилась жить, не нарушая заповедей… – тихо продолжила я. – Я знаю её всю жизнь, практически каждый её день, год… Она никогда никому не завидовала, ни на кого не обижалась… Всем помогала, любила всех... Прожила всю жизнь одна ради своей семьи и своих учеников. И всегда была счастлива… Ни одного дурного слова от неё я не слышала за всю жизнь, или осуждения кого-то, никаких жалоб или уныния… И даже в транспорте ни разу бесплатно не проехала со своей честностью!.. – развела руками я, улыбаясь.
Батюшка кивнул, причастил маму, перекрестил всех на прощание и так же бесшумно, как и вошёл, выскользнул из палаты.
– Хороший… батюшка… – сказала мама.
– И мне понравился. – ответила я, гладя её по руке, по её худой измученной руке, истыканной иголками, с синяками около вен.
– Прямо чувствую благодать-то!.. – прогундосил с койки у двери Персонаж, доедая творог.
– Ну и слава Богу! – рассмеялась я и обратилась к маме: – А ты – чувствуешь?..
– Чувствую… – улыбнулась мне в ответ мама и прикрыла глаза.
