.......
...Я когда узнала про диагноз Кеши, перепугалась и даже готова была пустить слезу, но Ленка не поняла меня:
– Ты что, с ума сошла? – сказала она. – Живём же.
И тут же, без переключения: – У меня закончилась вода. Идём за водой.
И мы поскакали по улице, и она купила пятилитровую бутыль и потащила её, а я кричала: «Дай мне, она тяжёлая!..» , но фиг у Кешман трудности отнимешь, она и слушать меня не стала: «Для тебя тяжёлая, для меня нормальная». Так и не отдала.
А потом мы пошли к зубному и я ждала её в коридоре среди каких-то цветов и аквариумов, я никогда раньше не была в частных клиниках и всё мне было ново. Я вообще из своего Ивановского края приезжала к Кешман, как на другую планету – более красивого и удобного дома, чем их с Феликсом квартира на Киевской, я не видела никогда. У Ленки был потрясающий вкус и чувство пространства. У неё всё было продумано и удобно. К этому можно стремиться, но никогда не достичь – это что-то врождённое.
Вообще я жила у неё в Москве во всех квартирах, а переезжала она несколько раз. Помню квартиру на Речном, куда я к ней приехала тогда ещё, в начале 90-х. Потом я написала песню «Речной», посвящённую Кеше, она есть в альбоме «Вне времён». Но сначала были стихи «Развалится последнее жильё», тоже посвященные ей, они есть в моей книге «Маме Кенгуру», которую редактировала Кешман.
Она была незаменима.
Она умела ВСЁ.
И знала ВСЁ.
И, кажется, всех.
Я ученикам рассказываю про разных людей, про великих людей, и про своих великих друзей тоже. О Лене я рассказывала им, как о человеке Мира.
– Мне везде хорошо. – говорила Кеша. – В Израиле – хорошо. В Америке – хорошо. В Москве – хорошо. Я везде могу жить.
…Сейчас я могла бы сказать: Кешман была человеком Мира, а теперь стала душой Вселенной – но могу себе представить, как бы Ленка отреагировала на это. Она бы округлила глаза и сказала бы: «Прекрати этот сентиментальный бред, вот ещё, нашла Бодхисатву!..» И закурила бы. И тут же раздался бы телефонный звонок – ей всегда ото всюду звонили.
…Я помню, как начинался день Кешман. Неважно, во сколько мы легли – в час ночи или в два, Кеша всегда вставала рано. Закуривала на кухне и варила кофе. Затем делала какие-то дела. А потом обзванивала по кругу всех, кому могла понадобиться её помощь: матери (пока та ещё была жива – и тут же планировала, когда к ней заедет и что привезёт), своим старикам (с некоторыми я была знакома, о других она много мне рассказывала – эти люди не были её родственниками, это могли быть соседи или просто люди, с которыми жизнь свела её случайно, но она уже чувствовала ответственность за них). Вообще таких, как Кешман, я не встречала в своей жизни никогда. Она и останется в моей памяти вот такой – человеком Мира, которых в мире по пальцам пересчитать. Раз… и всё...
Смешное вспомнила. Как-то с утра разговаривает Феликс по скайпу с кем-то из друзей, мы с Кешман заходим в комнату, о чём-то смеёмся, подходим к Феликсу, машем в экран.
Феликс, своему респонденту: – Это Маша Ленина.
– Направо площадь Ленина, налево Маша Ленина. – смеюсь я.
– Не в смысле что Ленина, – объясняет Феликс той стороне и сам смеётся. – А в смысле, что Кешина…
…Я рассказала ей однажды, как умирал один человек, а другой сидел рядом, держал его за руку и тихо говорил о том, что его ждёт. О большой светлой дороге, о музыке, что звучит вокруг. И просил его ничего не бояться.
– Вот так и нужно уходить… – задумчиво произнесла Кеша. – Спасибо, Машка, что рассказала мне об этом.
Ещё было далеко до её болезни… но уже близко. В этой жизни всё – близко. И часто неожиданно.
У меня осталась пачка писем, наша переписка с Леной... Сначала нас заочно познакомил мой друг Миша Ротенштейн, с которым Лена подружилась в Израиле. В конце 80-х немалая часть моих друзей уехала из страны, Мишка увёз с собой кассету моих песен, одна была посвящена Валентину Никулину. С Никулиным они задумали поставить спектакль, Лена принимала участие в разработке сценария. И вот как-то мне раздался звонок из Москвы.
– Это Маша Махова? – спросил незнакомый, но совершенно родной низкий голос, в который я влюбилась сразу же и ни с каким другим уже не могла бы перепутать. Представившись, она продолжила: – Я привезла вам посылку из Израиля от Миши Ротенштейна, и письмо от Вали Никулина. Я буду в Москве до такого-то…
…Она ждала меня в метро на Речном, и я тут же её узнала. Копна волос, тонкая кость, длинный плащ, открытая улыбка. С тех пор мы уже навсегда были друг у друга.
Если Ленка была в Москве, она всегда приходила на мои концерты. И когда я была с концертом в Иерусалиме в январе 2018-го, она тоже пришла, но сначала мы с моей альтисткой Машей проехали к ней и оставили вещи, а потом вернулись с Леной к ним с Феликсом на ночлег. А с утра мы с ними погуляли по Старому городу, и всё как-то было не до фотографий, потому что говорили, говорили, радовались друг другу… А вот теперь жалею, что снимков не сделали…
Я привезла Кешман свою книжку «Лётчиков», книги быстро закончились во время концертов в Израиле, это была кажется последняя. И один из зрителей после концерта начал просить у меня книгу, но их не было уже. – Ну всё-таки может быть есть? – никак не успокаивался он. И тогда Лена улыбнулась и отдала свою - мою книгу этому человеку, который её так хотел.
– В следующий раз привезёшь мне, или передашь с кем-нибудь. – сказала она. – Мы же ещё увидимся. Да и народу сюда много ездит. А человеку – счастье.
Она умела легко, на ходу – дарить радость и счастье. Умела разрулить и объяснить практически любую проблему. И никогда не нуждалась в чьём-либо утешении и не выносила сантиментов. Сила, мудрость и энергия любви – вот что ей руководило прежде всего.
Не одна я поражалась, сколько различной информации Кеша умела держать в голове. Сколько людей и судеб у неё там умещалось. И помнила она не только тебя, но и твоих детей, родителей, и даже друзей. И помнила с подробностями, именами и кто чем занимается. КАК??
Да и плюс ко всему энциклопедические познания в разных областях – натурально энциклопедические: как-то сидели у неё с моей сестрой Ирой, заговорили о Пушкине. На каком-то вопросе остановились.
– А вот мы сейчас в энциклопедии уточним! – воскликнула Ленка и притащила огромный том со множеством закладок. Интересно, что информация не вылетала через время из её головы, а как будто хранилась в отдельном файле – просто, когда нужно, она его доставала и знала ответ.
Последний раз мы виделись в прошлом году в Москве, она позвонила и сказала: – Приезжай, я на несколько дней – там, же у Люси, где ты была уже. Мне нужно вещи из квартиры разобрать, они на складе лежат.
– Давай я приеду помогу. – отозвалась я. – Потаскаю тебе что-нибудь, я умею.
– Не надо. – ответила Кеша. – Я справлюсь. И таскать если что найдётся кому.
И мы тогда за общим столом, со всеми друзьями, кто сумел приехать, провели прекрасный вечер. Как когда-то… тогда ещё, когда все были относительно молоды, и никто не думал о смерти…
…Утром Кеша показала мне таблетку, которую она принимала каждый день.
– Знаешь, сколько она стоит? Даже не скажу. Но в Израиле мне дают их бесплатно, как и другим онкологическим. Благодаря израильской медицине я ещё и жива.
И хлопнула шампанского.
Не знаю, возможно, что любимый ею Израиль и вся его медицина и помогли ей продержаться с этим диагнозом 17 лет… Возможно… Но, сдаётся мне, дело не только в этом. Кешман жила на отдаче, она всё время была НУЖНА. И ей были все НУЖНЫ. И вечно – не о себе, а о ком-то. Не для себя, а для кого-то. Вот болезнь и отступала на какое-то время, таилась, придумывала новый план, покуда Кеша неслась что-то познавать или кого-то встречать. И так много успевала.
Гас (Г. Ельшевская) в своём посте привела слова Людмилы Улицкой (любимой Люси), подруги их с Кешман — о Лене: «Как же нам повезло, что мы её знали, что она нас любила…» — сказала Улицкая… «И ещё она сказала, что за всю свою жизнь не видела ничего более потрясающего, чем Кеша и Феликс в эти последние дни, — когда всем было ясно, что дни последние»…
…Я вот сейчас вспоминаю о Кеше, наши встречи, разговоры, звонки, письма – и понимаю, что о ней я могу рассказывать бесконечно. И что я всё помню. Вот так она и осталась в моей душе – целая жизнь. И я уверена, что у каждого, кто её знал, ощущение такое же, и каждый мог бы сказать про неё «моя». А она и была такой – родной каждому.
Есть такая присказка: «С тобой хоть на Луну»… Кешман, я не знаю, на какой звезде ты нынче приземлишься – наверняка туда полетишь, где уже много твоих любимых людей. Но забей мне там место где-нибудь рядом с собой. Я буду очень скучать. Но мы же ведь ещё увидимся?.. А здесь ты со мной навсегда уже.
