– Как это «нельзя обнять»? – удивился Псой. – Если не можешь обнять, значит, и не простил!
– Простить, это отпустить… – возразила я. – Вот ты всех, кого простил и отпустил уже в даль светлую, хочешь обнять? Догнать их, – смеюсь я, – и обнять?
– Догонять не буду. – ответил Пашка, который Псой. – Но если не хочешь обнять человека, то, значит, и простить не можешь.
– Обнять, это прижать к сердцу. Не всех хочется прижать к сердцу.
– Простить, это забыть все обиды и начать с чистого листа. – что-то такое ответил Псой.
Мы сидели у Тани Скрундзь на кухне, ночью, пили кофе и немного уже уплывали в предрассветные туманы, спать нам оставалось несколько часов – утром у нас были концерты и разное, на входной двери на плечиках висел фрак Псоя (или что там у него было вынуто из чемодана), круглыми чёрными глазами Псой смотрел то на лампу, то на меня, и была в его глазах и детскость, и мудрость, и утро, и ночь… И вопрос, и ответ... И удивление.
…А я думала потом об этом, в чём тут правда. А правда ещё и в том, что каждому из нас есть, за что попросить прощения, и каждый из нас хотел бы быть прощён. Исходя из этой позиции – то да, если ты хочешь, чтобы тебя простили и обняли, то прости и обними сам. Христос же простил Иуду, понимая, что на всё воля Божья и принимая это. Прости и ты.
Мне-то как раз слова Толстого очень понятны, и смогу ли я обнять предавшего (речь о предательстве шла), я не знаю. Простить – ну, то есть, принять Божью волю и сказать себе: «значит, так надо было», я могу. Обнять?.. Не знаю. Слишком много «если»… Ну то есть если человек причинил боль, пусть даже очень сильную, только мне – то да, смогу простить, отпустить и обнять, наверное. А если моим близким, которые тоже – я, и с которыми я вместе страдаю, уже не за себя, а за них – то этого человека я, наверное, обнять уже не смогу. Принять и понять, что «для чего-то так нужно было» – смогу. Но обнять – вряд ли.
