Да отняли список и негде узнать»
Анна Ахматова
Ахматова не верила, что в стране были люди, не знавшие о репрессиях и о большом терроре. Лидия Чуковская пыталась ей возразить, на что получила твёрдый ответ: «Не верю, что кто-нибудь чего-нибудь не понимал раньше. Кроме грудных младенцев».
— Сталин, — говорила Анна Андреевна, — самый великий палач, какого знала история. Чингиз-хан, Гитлер — мальчишки перед ним. Мы и раньше насчёт него не имели иллюзий, не правда ли? А теперь получили документальное подтверждение наших догадок. В печати часто встречалось выражение: “лично товарищ Сталин”. Теперь выяснилось, что лично товарищ Сталин указывал, кого бить, и как – бить… Теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили. Началась новая эпоха. Мы с вами до неё дожили...
...В марте 38-го, когда второй раз арестуют её сына, Льва Гумилёва, она будет стоять с передачами для него в чёрных очередях у «Крестов»
«Эта женщина больна,
Эта женщина одна.
Муж в могиле. Сын в тюрьме
Помолитесь обо мне»…
Лев Гумилев был приговорен к смерти, но в это время его судьи сами были репрессированы и его приговор заменили на ссылку.
«Я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде, – потом напишет она. – Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась и спросила меня на ухо (там все говорили шёпотом):
"А это вы можете описать?"
И я ответила: "Могу".
И тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было её лицом»…
«Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осуждённых полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звёзды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь»
(«Реквием», А.Ахматова)
«... Во время террора, когда кто-нибудь умирал, дома его считали счастливцем, а об умерших раньше – матери, вдовы и дети говорили: "Слава Богу, что его нет". Подсадить кого-нибудь было легче легкого, но это не значило, что вы сами не сядете через шесть недель…» (А.А.)
«Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе... Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть»…
(«Реквием»)
Аресты начались задолго до кровавых 30-х: в 1925 году было арестовано около ста выпускников и преподавателей Александровского лицея, среди которых было немало друзей и знакомых Ахматовой. Вина их была в том, что они, следуя лицейской традиции, сложившейся ещё в пушкинские времена, ежегодно собирались 19 октября ("антисоветские сборища"), служили поминальную службу по погибшим лицеистам ("религиозные отправления") и имели кассу взаимопомощи ("для контрреволюционных нужд"). 52 человека были расстреляны, остальные сосланы с конфискацией имущества.
После арестов в 1928-м краеведов, обвинённых в шпионаже, краеведение было фактически ликвидировано. С 29-го года началось «академическое дело» – «чистке» подверглось 259 академиков и членов-корреспондентов АН, проживающих в то время в Ленинграде. В это же самое время за посещение неофициального кружка филологов был арестован и сослан на Соловки 22-летний Д. С. Лихачев.
Библиографа, историка литературы, библиотекаря и исследователя творчества поэтов Серебряного века Дмитрия Михайловича Пинеса первый раз арестовали в 1920 году, затем вновь в 1933-м, после чего он был выслан в Северный край, где в 1937 году расстрелян.
Профессора Университета Владимира Николаевича Бенешевича, византолога, археографа, историка церковного права арестовывали несколько раз, начиная с 1922 года. В 28-м его арестовали как «агента Ватикана и немецкой разведки, посылающего шпионские сведения под видом научных статей». Отбывал он свой срок в Ухтпечлаге в Заполярье, заодно были осуждены его жена и брат.
По окончании срока он вернулся и застал свою библиотеку разоренной дотла. Погибло большинство его работ. Из 49 сделанных им описаний византийских рукописей сохранились лишь три... Профессор вновь вернулся к работе, но в 37-м его опять арестовали как врага народа. Так же арестовали его сыновей и брата. Все они были расстреляны.
Таких судеб было сотни тысяч по одному только Ленинграду.
Все 20-30-е годы не прекращалось преследование духовенства, в 1932 году в Ленинграде прошли массовые аресты монашества.
На рубеже 30-х был организован процесс Промпартии, направленный против технической интеллигенции.
Так же в начале 30-х начались активные аресты в литературной среде. В своих записках за 1932 год Лидия Яковлевна Гинзбург пишет: «Небывалое взаимо- и самосожжение учёных и литераторов в недалёком будущем должно прекратиться. Кто-то сказал, что оно прекратится за отсутствием сражающихся. Кроме того, перестанут выходить книги, потому что опубликованная книга – это почти самоубийство. Придется либо закрыть литературу, либо успокоить обезумевших от страха людей».
Лидия Яковлевна вспоминала, как она вместе известным литературоведом с Б. Я. Бухштабом была приглашена в гости к Анне Ахматовой по случаю приезда в 1933 году Осипа Мандельштама. Гостей было мало, как и угощений. Мандельштамам Ахматова тогда сказала: «Вот сыр, вот колбаса. Гостей нет. Их арестовали».
«Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и чёрных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною»…
(«Реквием»)
Ахматова жила в крайней нищете и каждый день выстаивала бесконечные тюремные очереди с передачей для сына. Там, в очередях, у неё и рождался «Реквием», который нельзя было записывать – стихи держались в памяти самой Ахматовой и нескольких её ближайших друзей.
«..Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В канун моего поминального дня…»
«Реквием» станет известен только в начале 60-х, хотя опубликован в СССР не будет и попадёт в самиздатовскую литературу.
Тогда же, в эти годы, Ахматова напишет своё знаменитое «Защитникам Сталина»:
«Это те, что кричали: «Варраву
Отпусти нам для праздника», те,
Что велели Сократу отраву
Пить в тюремной глухой тесноте.
Им бы этот же вылить напиток
В их невинно клевещущий рот,
Этим милым любителям пыток,
Знатокам в производстве сирот».
…Последние годы Анна Ахматова жила в Комарово, где Литфонд предоставил ей маленький домик, который сама она называла «Будкой». Однажды к ней приехал американский профессор, которого очень интересовал вопрос «русского духа». Анатолий Найман так вспоминал об этой встрече:
... — Я прочёл некоторые ваши вещи и понял, что вы единственный человек, который знает, что такое русский дух. — сказал профессор..
— Мы не знаем, что такое русский дух.— произнесла Ахматова сердито.
— А вот Фёдор Достоевский знал! — воскликнул американец.
— Достоевский знал много, но не всё. — ответила Анна Андреевна. — Он, например, думал, что если убьешь человека, то станешь Раскольниковым. А мы сейчас знаем, что можно убить пять, десять, сто человек — и вечером пойти в театр…
* * *