И пишет он, не отрываясь,
письмо из многих тысяч букв,
и за плечом его, мерцая,
стоит луна… и нет тех рук,
что сзади бы его обняли
и оторвали от листа,
и унесли с собой печали
в другие, дальние места,
и отодвинули тетрадки,
и растворили бы окно,
и говорили: «всё в порядке,
что было – нам не всё ль равно?..»
Во мраке и оцепененьи
(вот тень его, рука дрожит)
он пленник букв и светотени,
он полувыжат, полужив,
он держится рукой за лоб, но
не помогает, всё не то,
он пишет много и подробно
про ту, которую... ей, той…
сплетённой из дождя и ветра,
из вспышек радостных комет,
из многих сотен километров,
из многих, собранная, лет,
из рифм, из долгого молчанья,
из звуков, что дрожат внутри,
из непонятных обещаний,
из снега, облака, зари,
из вечности, из птичьей стаи,
из боли, что приходит с тьмой…
Он пишет, и ещё не знает,
пошлёт ли ей своё письмо…
…Однажды, в тот же одинокий
унылый вечер, поздний час,
она возникнет на пороге,
внезапно, странно - без плаща,
без шляпы, без перчаток белых,
преодолев и свет, и тьму,
и в комнату войдёт несмело,
и тихо подойдёт к нему.
И ночь увидит только это -
как через темь и жар в груди
два человечьих силуэта
навек сливаются в один.