Насмотрелась баба Люся телевизора, наслушалась новостей – встала с кресла, ходит по дому, не понимает, что же ей мешает-то так. Подошла к окну, увидела во дворе берёзу – стоит себе, ветви раскинула, ни о чём не думает. Баба Люся хвать пилу, и во двор – так вот же виновница её депрессивного раздрайва, да я вот её сейчас!.. И плевать ей, что под этой берёзой дети её и внуки выросли – нужно же куда-то агрессию девать… Дважды я бабу Люсю в своём прежнем дворе старой квартиры вовремя отлавливала, так счастливо складывалось, что эти прыжки с трамплина на моих глазах совершались – не давала я ей дерево погубить… Жива берёза и до сих пор…
Несколько лет назад на голову отца моего хорошего друга что-то здорово упало, обстоятельств не помню. В итоге лишился он основного разумения – так, еле-еле узнавал близких, но всё остальное понимал плохо.
До этого был обычным пенсионером, смотрел телевизор, ходил в магазин, навещал внуков. А после этого – всё. Целыми днями смотрел напряжённо канал НТВ и строил баррикады, защищался от невидимого врага. С криком в атаку ходил, затем прятался. Дверь брикадировал. Стрелял из швабры, кидался в бандитов провизией. Твердил, что кругом одни бандиты и сволочи. Намаялись с ним родственники, но сделать не могли ничего – остались в пенсионере к концу жизни только страх и агрессия, обнажившиеся благодаря сотрясению мозга…
Но я, в общем, сейчас не о нём...я о деревьях, о друзьях своих молчаливых…
По весне шизофрения обостряется, любые процессы в организме идут интенсивнее.
У меня под окном, именно перед моим подъездом по весне образовались одни пни… Несколько деревьев всего осталось - соседи их к моему счастью почему-то не тронули. А главная радость была, это дедушкин клён, папино дерево – его посадил Мишин папа, когда тот ещё маленький был. Там, на детской площадке – вырос красавец, сильный, молодой – жить да петь… Мы по нему и весну, и особенно осень встречали – отрада за окном. Я с ним здоровалась утром, молилась, чтобы его злая рука не тронула – ну кому он мог помешать?..
А вчера его убили…
Я даже не слышала и не поняла, кто это сделал – посмотрела в окно и обомлела – нет моего клёна, нет нашего старого друга, и даже тело его убрали уже, отнесли в овраг…
У меня так сжало горло, как бывает, когда узнаёшь о смерти кого-то очень близкого…
Я полдня говорить не могла спокойно, такое горе на плечи упало… И внутри дыра образовалась, такая невосполнимая дыра… Не уберегла…
И я никак не могу понять, что же всё-таки происходит с людьми к старости?..
Вот когда-то они въехали в этот дом, довольно ещё молодыми и счастливыми, сами сажали деревья, обустраивали детскую площадку… А на выходе оказались больными, нищими, агрессивными пенсионерами, вдруг понявшими, что не нужны им никакие деревья и никакой воздух или там красота и природа – а нужны пни и клумбы перед окнами, не рябина и можжевельник, не сирень и шиповник – а плоские клумбы с примятой травой в округе и, как сказал председатель домового комитета – «нужно, чтобы был порядок, а клумбы – это порядок». То есть всё, что выше клумб – это уже раздражающий беспорядок, не поддающийся осмыслению.
…Мне понимать и видеть всё это страшно тяжело, но утешаю я себя вот чем: когда-нибудь, а наступит это для всех через не такое уж далёкое время, мы окажемся ТАМ. И вот тот, кто любил жить среди пней и камней – тот там навеки и застрянет. А кто любил живое – тот это живое и увидит, и обнимет, и обретёт гармонию…
Ведь каждый получит то, к чему стремилась его душа. И не разубеждайте меня, что всё будет совсем не так или что вообще ничего не будет.
Будет, я знаю.