Джеймс Уилдон Джонсон.
Наверно, об одиночестве… О вечности, исключительности и исключённости. О том, что человеческое устаёт сопротивляться вечности. И уходит. Как бесконечное – в бесконечность.
Кто-то может говорить о себе, но правды о нём не узнает никто.
А он молчал о себе, он мало о себе говорил. Но все всё равно знали, многое о нём знали, будто догадываясь, будто чему-то радуясь и всегда удивляясь.
Отец Евгений уже на поминках тихо сказал: «Когда я его отпевал, у меня было ощущение, что я перенесся в другое время, в другой век, и что я отпеваю Левитана – такое было сходство…»
А Женя действительно, как будто уснул, а не умер. Какая-то библейская красота, гладкое лицо… только неподвижное, но по облику именно такое, каким оно и осталось в памяти...
Он вообще жил вне времени, вне социума и быта. Думал, что ему в этом году исполнится 60, а ему было ещё 58…
Помню, когда он работал на какой-то стройке сторожем, звонил и рассказывал, что «здесь какая-то мистика, кругом звуки!.. здесь кто-то живёт помимо меня!..»
Но он и там рисовал. Он везде рисовал, он не мог без этого.
Как-то встретились, когда его в один из институтов взяли художником. Могу что-то напутать, но помню, что сначала художником. Но потом поняли, что погорячились и перевели в лаборанты. После того, как Женя нарисовал плакат к какому-то празднику. Весьма своеобразно нарисовал, и декан попросил впредь вывешивать что-нибудь более понятное для масс. И тогда его перевели в лаборанты, где просто платили какие-то копейки, чтобы он не умер с голоду (большое спасибо этим людям, нашим землякам). Потому что он ничего не умел, только рисовать. Просто больше ни к чему не был приспособлен – только к служению искусству.
Когда-то у него в старом драмтеатре на втором этаже была мастерская. Помню, что он работал в перчатках – по странной иронии судьбы у него была аллергия на краски.
Мы часто бывали у него в мастерской - ивановские музыканты и поэты. Просто, проходя мимо, забегали попить чаю. Или брали с собой что-то покрепче и заходили посидеть, поговорить о чём-то полуреальном, посмотреть картины. И он всегда был рад. Это была эпоха всеобщего безденежья, безоглядной свободы и бесконечной любви друг к другу. Мы всё время встречались, мы всё время что-то сочиняли, учиняли и придумывали. Мы были легки и нам всё было легко.
Первая выставка у Куваева была в подвале КСП (были раньше такие подвалы у разных творческих молодёжных объединений – ЖЭКи просто давали помещение, бесплатно, а народ уже сам отстраивал его под себя) Когда это было?.. В конце 80-х, или в начале 90-х, уже не помню. Помню таинственную атмосферу на открытии выставки. Птицу под потолком, сделанную из двух ножек сломанного стула. Настоящую красивую птицу!.. И много других интересных вещей.
Я пела тогда песню «В мастерской художника», написанную для Женьки. И он подарил мне свою «Француженку» - портрет красавицы с волосами, сделанными из ваты. Он вообще как-то легко дарил. Впрочем… возможно, я и ошибаюсь…
Как-то раз наш ивановский политик, второе лицо в городе, заинтересовалось его картинами. Политик попросил Витю Ломоскова (наш поэт и тележурналист) отвести его к «этому Ван Гогу», дабы приобрести у него какой-нибудь шедевр.
Витя привёл его к Жене, внутренне радуясь, что поможет тому как-то улучшить материальное положение, что было весьма и весьма. Политик смотрел, озирался, дивился – и, в конце концов, спросил:
- А сколько стоит у вас вот эта работа?..
Женя не отреагировал никак, продолжая рассуждать о чём-то своём.
Тогда политик настойчиво повторил свой вопрос.
- Да у вас всё равно денег не хватит, - отмахнулся от него Куваев и продолжил беседовать о чём-то важном.
В общем, ни с чем ушёл политик. Но не обиделся, подивился только. Неужели художников деньги не интересуют?.. А Женя не для денег писал. Он для Вечности писал. Он всё время с ней разговаривал, с Вечностью этой. На своём, куваевско-андеграундном языке.
Последние годы Женя жил один. «Ты царь, живи один»… - не таких ли, как Женька, имел ввиду Пушкин, когда писал эти строки?..
Только вот ТАК цари не живут. В болезненной нищете, почти не выходя из дома, передвигаясь уже с палочкой, хотя совсем не старик – со стороны это походило на физическое истощение, он и разговаривал уже с трудом. Но всегда продолжал рисовать – на всём – у него практически не было строительного мусора, потому что все досочки, все палочки, картонки и табуретки были им разрисованы. Он рисовал на всём, он видел смысл только в этом…
Ложиться в больницу он не хотел, но, со слов Жениного однокурсника, его всё-таки удалось положить на обследование. Но врачи ничего не нашли…
…Женя умер в воскресение, 22 марта, диагноз - сердечная недостаточность. Его бывшая жена Люба сказала, что была в это время с ним рядом. Вызвала «скорую», врачи что-то попытались сделать, но в чувства его так и не привели. И в больницу не забрали, сказали, бесполезно. Три дня он был в коме, потом перестал дышать. Слава Богу, что хотя бы в последние дни он был не один.
…Перед тем, как закрыли крышку гроба, я сказала ему:
- …передавай там привет всем нашим… и смотри, чтобы всё было хорошо…
Рывок ветра шевельнул Женькины волосы. Как будто бы он кивнул…
Я погладила его по волосам, и мне трудно было сдержать слёзы. Какая-то бесконечная горечь, невероятная тоска – мне казалось, что он невидимой тенью стоит рядом и наблюдает за всем этим… И, как бывало, смотрит куда-то поверх и немного отсутствует, и не совсем понимает происходящее. Просто запоминает то, что он должен будет зарисовать, когда снова возьмёт кисти
"Затворник" - пятиминутный фильм о Жене, снятый незадолго до его смерти
Статья http://www.37.ru/news/glavnye-novosti/sdelat-posmertnuyu-vystavku-rabot-evgeniya-kuvaeva-nash-obshchiy-dolg-/ "Сделать посмертную выставку работ Евгения Куваева – наш общий долг"