…В первый класс меня отдали по месту жительства, в самую престижную школу города – английскую 32-ю. И в этот момент детство моё не просто закончилось – моя жизнь полетела под откос. И «учительницу первую мою» Нину Михайловну я уже не забуду никогда.
Со мной в классе учились дети чиновников и просто богатых родителей, мы с Кулаковым были там людьми случайными и «мальчиками для битья» и насмешек. Нас выгоняли за дверь, нас показывали, как плохой пример – и хоть я и читала лучше всех в классе, меня это не спасало.
На праздники родители одноклассников дарили Нине Михайловне серебро и какие-то невероятные сервизы, да коробки дефицитных конфет – что противу этого великолепия были мы с Серёгой со своими дурацкими гладиолусами?..
Через некоторое время на нервной почве у меня начало падать зрение, слух и стали дрожать руки – детский терапевт посоветовала срочно поменять ребёнку школу, что и было сделано. А Серёга остался, и к концу первого класса его на нервной почве частично парализовало. А Нина Михайловна ходила к нему на дом, заниматься. А я бы лучше предпочла умереть, чем всё время встречаться с ней… В один из дней Кулакова увезли на «скорой», и с тех пор я его больше не видела…
Весь второй класс я проучилась в хорошей 33 школе – там я училась хорошо, на 4 и 5. У меня восстановилось зрение и слух, выправился почерк - и хоть я дольше всех решала задачи, меня никто не ругал. Я любила эту школу, тем более, что это была мамина школа – мама преподавала там в старших классах.
Потом мы переехали из коммуналки в двухкомнатную хрущовку, в другой район – и меня перевели в следующую школу.
Свой третий класс я помню плохо – помню, что для начала меня побила крупная грузинка со знаковой фамилией Джугашвили – побила, чтобы я её слушалась. Подстерегла меня после школы со своими подружками, и напала. Обещала и назавтра подстеречь.
Родителям говорить об этом я не стала – у бабушки было давление. Я рассказала старшей сестре, и она наваляла этой грузинке портфелем так, что от меня сразу же отстали: сестра в гневе была страшна – она была и пушка, и сирена, и выпь, и вепрь, и огнемёт. А так-то, в общем, ничего: скромная такая дылда с двумя косичками. Но за меня могла порвать.
В классах после начальной школы я не любила ни одного предмета, кроме истории, русского и литературы – но это было только благодаря хорошим учителям – да мы их до сих пор помним: и Владимира Ильича (директора и преподавателя литературы) и Галину Александровну (история), водившую нас в походы и любящую свой предмет и нас, шумных и невозможных. Но вот именно таким и должен быть учитель – любящим. Тогда и дети будут знать твой предмет. Но вскоре Галина Александровна переехала в Москву, да и директор у нас больше не вёл. И вся эта школа для меня оказалась просто засадой – ни из одного предмета я не усвоила ни-че-го.
География заключалась в разрисовывании контурных карт. Зачем была нужна сама географичка, трудно сказать – я помню, что, пока мы обводили красной ручкой какую-нибудь страну, она что-нибудь ела – яйцо или бутерброд. Оценки выводились по твоему общему среднему баллу, поэтому она мне ставила то три, то четыре.
Биология была чем-то непонятным и неинтересным, народ занимался кто чем. На трудах мы ходили на фабрику осваивать профессию ткачих, и это было ужасно. На математике до 8 класса все стояли на ушах – в старших же классах при смене учителя все сидели, как ушибленные – Клавдьиванна была нервная и непредсказуемая, и могла покалечить любого спортсмена. Так как я всё равно ничего не понимала, то весь урок на задней парте писала для одноклассниц стихи – по их просьбе. Про любовь и разлуку в основном.
На химии к доске не вызывали – мы пересказывали с парты учебник, заглядывая в параграф; а пока «химоза» что-то там скучно вещала за кафедрой, играли с соседкой в самодельные карты, которые я лично нарисовала на предыдущих предметах.
Училка по английскому то болела, то «забивала» на наши знания, будучи уверенной, что её предмет нам всё равно никогда не понадобиться – всё, что я выучила на английском, умещалось всего в несколько фраз: «май нэйм ис маша, ай лиф ин раша, ай лов май кантри. Май мазер ис э титча, май фазер ис вёкинг, ай лайк вэ совиеч юнион». Ну и дальше я по-французки добавляла: «пролетер дэ тули пэи юнисэй ву», потому что на французском у меня говорила мама, и я кое-что знала из французского, к ужасу нашей англичанки.
А вот к физике, пожалуй, претензий не было: Маргарита старалась чему-то научить, но я этот предмет просто не понимала, для меня он был мёртвый – а от всего мёртвого я шарахалась и страдала – все эти задачи и законы ничего не давали моему сердцу.
И всё-таки главным психологическим насилием была литература. Одно время у нас не было учителя, и нам поставили какое-то странное существо, которому одноклассники тут же дали прозвище Мцыри. Когда она писала на доске тему урока, из-под её юбки была видна комбинация – парни громко гыкали, а девчёнки проваливалась под парту от стыда. Ещё эти хлопчатобумажные чулки, редкие волосы и невнятное бормотание «отец, я слышал, и не раз…» Помню, как я страшно сочувствовала и ей, и всей мировой литературе… Потом её всё-таки поменяли на другую… и мы начали писать под диктовку что-то невозможно скучное…
А история СССР с её бесконечными съездами?.. Ну ничего живого!.. Всё только схемы и чёрные буквы на белом – кто их мог читать, эти мёртвые книги?..
И я, друзья мои, не знаю, как у вас – возможно, вам просто больше повезло – но для меня школа была мукой и просвистела мимо ушей тягучим и бессмысленным комом: знания и навыки мне давали только родители, кружки, и внеклассная работа (очень повезло с завучем по внеклассной Ольсанной). Вообще моя жизнь вне школы была весьма насыщенной, и уроки в школе страшно мешали моему развитию, чтению книг и познаванию мира - я посещала сразу шесть кружков, а в комитете комсомола отвечала за культмассовую работу. Затем, правда, всё затмила театральная студия.
(р.s. кстати, не исключено, что у моих одноклассников совсем другое мнение и они учились как заполошные – я говорю только о себе: для меня лично это был неинтересный, скучный и в основном мучительный процесс)