У Вани была маманя, маманя его любила, пекла пироги с грибами, давно это, правда, было. У Вани была собака, они были с ней похожи, сбежала она куда-то, уж год тому, или больше.
А в баньке тепло и сухо, а рядом растут деревья, у Ваньки была разлука размером во всю деревню. У Ваньки была дорожка до леса, потом обратно, и маленькое лукошко для листиков и для ягод.
Сидит Ваня на крылечке, не скучно ему нисколько. Уйдёт Ваня к тихой речке, и смотрит на речку долго. И смотрит на речку долго, и машет кому-то, машет, а что он бормочет, толком никто тебе не расскажет.
Но как-то весною ранней… а, впрочем, то было летом, глядят: что-то нету Вани, уж несколько дней, как нету. Никто на крыльце не машет, когда все идут с работы, окошко закрыто даже, и дверца прикрыта плотно.
А Ванька прилёг на лавку, и сны к нему прилетели, как будто он лёг на травку, как будто он в колыбели, и день уже нескончаем, и нет никаких печалей, и мама его качает, и мама его качает.
И сны к нему прилетели, скользили, как с горки сани… А врач говорит: – Неделю, как к мамке уехал Ваня. Затем говорит тихонько: – Я лишь одного не понял: как будто он спит, и только, как будто бы он не помер. Нет, он уже не проснётся, от нас он уже далёко…
А Ванька идёт, смеётся, и машет рукою Богу.
……………
…Наверное, в каждой русской деревне был свой Ванька, и в деревне по соседству с нами он был, и все его знали, и долго ещё говорили о том, как он помер и неделю в баньке пролежал, но тело его тлен и не тронул вовсе – и по всему выходило, что святым был дурачок-то.
А у нас в деревне и депутаты были, и начальники, и трактористы, и птичники с птичницами, и пьяницы с алкоголиками, и школьники, и клубные работники – а вот Ваньки-дурачка не было.
Правда, была у нас улица Зелёная на самой окраине посёлка, практически у леса, и стояли там старые, но ещё крепкие избы, и жили там самые старые люди села.
И вот решила я провести к Дню Победы вечер Памяти и собрать всех ветеранов в столовой, рассказать о них, чаем напоить, подарки подарить, концерт показать – ну, всё как водится. И пошла я по избам, где самые старые люди живут, и не нашла я в селе ни одного ветерана, а нашла только их вдов, целую улицу вдов нашла я в своём посёлке.
Бабули мне беззубо улыбались и доставали пожелтевшие треугольники – письма мужей с войны. А история была одна на всех: были в поле, когда появился на дороге грузовик, и вышел оттуда человек, и сказал:
– Вчера началась война, так что, мужики – быстро в кузов и – на линию фронта.
Мужики прямо в поле с близкими своими попрощались, и под общий бабий вой сели в грузовик... И обратно больше уже никто не вернулся, ни один не вернулся – всех 41-й за собой увёл…
И остались в деревне старики, дети да бабы. И если в одной избе умирали взрослые, то детей брали в соседнюю и растили уже под своей фамилией. И вот так я узнала, почему в этом селе очень много людей с одной фамилией…
Пыталась порасспросить я бабушек про мужей, про войну, про послевоенную жизнь – куда там, ничего не помнят. В памяти только работа, уборка урожая, падёж скотины… Дети выросли, остались в селе, дали потомство. Сыновья все практически кто спился, кто в тюрьму угодил по пьяной драке. Бабки вздыхают, жалеют. А внуки тоже пьют. А бабок никто не жалеет, как-то не припас никто для них этого чувства, не рассчитал, не донёс. Сидят, улыбаются – без памяти, без молодости, без здоровья – сидят в бедной избе на деревянной лавке и смотрят в блёклое окошко, и наблюдают облака, и улыбаются, и Ванька из соседней деревни рукою им с облака машет.
* * *
(из книги "До Ку Тур" глава "Ванька и улица Зелёная", автобиографическая повесть)