– Дальше не пойду, мне нужно к детям.
Мы обнялись и долго стояли на дороге, молча.
Мимо прошёл сосед, поздоровался, мы ответили.
Потом сосед спросил меня: – Маш, я не понял, так вы развелись, или нет?..
Раз-вод… Какое странное слово.
Раз-бит, раз-рыв, раз-вал.
Раз – и больше ничего нет.
И больше не будет.
Может быть, я всё уже когда-то знала. Ещё задолго до нашего расставания написала песню, он пришёл с работы, поел, уложили детей. Говорю: – Послушай, я песню написала.
Взяла гитару, спела.
Он отстранённо слушал, затем сказал:
– Почему всё так грустно? Откуда у тебя эти мысли?..
А я не знала, откуда – они появлялись из ниоткуда. Песня начиналась словами:
«Скрипнет дверь, войдёт печаль,
всхлипнет женщина ничья…»
– Зачем тебе столько одиночества, ты не справишься.
Он гладил меня по голове и пытался понять.
Нет, он не мог понять.
А я из весёлого смешного человека становилась нелепым, никчёмным, никому не нужным. С этой своей гитарой, с этими придумками в голове. Но я была нужна с веником, поварёшкой, иголкой в руке. Мои руки должны были быть сильными, плечи – надёжными, голова – крепкой. Потому что на голову валился быт, а на руках висели дети.
Скейт давно заменял креслу сломанную ногу.
Рюкзак был убран в чулан.
И лес был за тридевять земель.
– Только не тяни меня на природу. – говорил он. – Я не люблю ни походов, ни костров, ни песен этих ваших. Природой я наелся за свою жизнь и на комаров у меня аллергия.
Я его понимала и не тянула никуда. Я брала тряпку и мыла пол. У меня было ощущение, что я всё время или мою, или рожаю. И бесконечно кормлю.
Но я не могла бросить писать, это было выше моих сил. Я писала постоянно, в любое свободное время. Сочиняла в голове, но записывала редко – для этого нужно было остаться одной, а это практически было невозможно.
Иногда он с тоской говорил: «Ты опять не со мной». И во мне было огромное чувство вины: я всё делаю не так.
…Но вот теперь он сам был не со мной: раз-любил. Раз – и всё. И он был чьим-то, а я – нет. Но во мне не было обид, не было не-любви – только боль, какая-то бесконечная ноющая боль, хлюпающая внутри жижа, яма, о которой нельзя говорить, в которую не нужно смотреть, которую нужно было засыпать и посадить на этом месте или дерево, или цветы.
И я понимала, что он прав. И что ему тоже больно. Но другого выхода не было, мы не могли плыть в одной лодке. В ней почему-то оказалось только одно весло.
И вот так мы стояли, уткнувшись друг в друга, и долго молчали. И куда-то вниз летели все наши дни и мечты, и все наши планы. Где-то там, посредине пути, мы просто стояли, обнявшись, и просто прощались.
– спасибо тебе за всё.
– иди, иди..
– только не плачь…
– это слёзы счастья
– да я понял...
– ты всегда был умным. я не плачу. иди.